Максим Николаевич каждый день получал письма, вернее, он каждый день получал по одному письму. От одного и того же адресата. Строки на конверте были выведены ровным почерком. На месте обратного адреса неизменно красовалась витиеватая подпись.
Максим Николаевич с нескрываемым волнением отмыкал почтовый ящик. Некоторое время любовался конвертом, затем заходил в квартиру, запирал дверь на ключ, отключал телефон и входной звонок. Наливал чашечку кофе. Устанавливал письмо в центре письменного стола так, чтобы оно непременно смотрело лицевой стороной прямо на его кресло. Выпивал кофе, разглядывая письмо как давнего приятеля, с которым не виделся лет сто. Потом брал свежую газету, прочитывал вслух передовицу. И только после этого, продлив томительное ожидание до момента максимального напряжения, за которым начинают сдавать нервы, вскрывал конверт острыми ножницами, срезая лишь самую кромку правой стороны, словно боясь причинить боль бумажному другу.
К слову сказать, телефон и входной звонок он отключал напрасно. Максиму Николаевичу давно уже никто не звонил и не приходил к нему в гости. Такие меры предосторожности он применял исключительно для подстраховки от непредвиденных ситуаций. Вдруг кто-то ошибётся номером, и это испортит наслаждение от общения с письмом.
Сегодня каллиграфические буквы на аккуратно сложенном листе поведали Максиму Николаевичу следующее:
«Родной мой! Единственная и нежная моя тайна. Снова пишу тебе, пытаясь бездарными строчками выразить боль и счастье, радость и отчаяние самой счастливой и самой несчастной женщины, которая когда-либо рождалась на земле. Счастливой, потому что сердце моё, душа моя, каждая клеточка моего тела живёт только тобой, согревается твоей любовью. Несчастной, потому что общаться с тобой могу лишь на бумаге. Как же ты напугал меня, мой неповторимый! Я два дня не получала от тебя писем. Чуть не сошла с ума. Не знала, что и думать. Только чудо, чудо твоей любви, удержало меня от шага на балкон. В томительном мраке неизвестности я готова была броситься вниз, только бы заглушить страх, наполнивший всё мое сознание: а вдруг… вдруг с тобой что-то случилось. И я не сумела укрыть тебя, защитить от беды. Тогда жизнь моя потеряла бы всякий смысл. Ведь ты знаешь, родной мой, что я рождена в мир с одной целью — любить тебя, молиться на тебя, дышать тобой, спать, просыпаться, работать, думая лишь о тебе, даже если ты там, в своём далёком городе, давно разлюбил меня. Нашёл другую женщину и презираешь мои нелепые письма».
Максим Николаевич оторвался от волнующих строк, чтобы перевести дух. По выражению его лица можно было догадаться, какое умиление он сейчас испытывает. Выпив ещё одну чашечку кофе, он вновь погрузился в чтение.
«Любимый мой, в последнем письме ты намекнул, что собираешься в командировку и что огорчён тем, что не сможешь две недели получать мои послания. Не печалься, радость моя, представь, что ты, вернувшись, найдёшь в почтовом ящике сразу четырнадцать моих писем. Какое счастье, что есть почта, которая хоть на ничтожный миг в вечности нашей разлуки сближает нас. Я, наверное, не смогла бы жить, если бы не существовало почты. Как рыба, которая задыхается в воде, если там недостаточно кислорода, так и я задыхалась бы в мире, лишённом твоего присутствия, пусть даже в письмах».
Максим Николаевич заплакал навзрыд, по-детски вытирая слёзы рукавами рубашки. Ему пришлось походить по комнате назад и вперёд, чтобы прийти в себя и вернуться к заветному письму.
«Счастье моё и любовь моя! Десятого числа исполняется ровно десять лет нашего знакомства. Уже десять лет! А я не верю, что только десять. Я твёрдо знаю, что жила тобой уже в тот день, когда впервые ощутила красоту этого мира, когда впервые поняла, что я — человек, Божие существо. Поздравляю тебя, ненаглядный мой, с нашим юбилеем. Спасибо тебе за эти десять лет непрерывного счастья! Спасибо за это волшебное чувство — любить тебя, жить тобою».
Максим Николаевич вскочил из-за стола. Он впал в отчаяние. Десятое число было завтра. А он совсем забыл об этом в суете трудовых будней. От досады он готов был прибить себя.
«Немедленно надо дать телеграмму! — решил он. — Сейчас же, сию минуту написать ответ, в котором, как в зеркальной глади паркового пруда, отразятся все десять лет нашего знакомства!»
Максим Николаевич бросился к письменному столу и начал писать. Время от времени плечи его подрагивали, и он снова вытирал рукавом ползущие по щекам слёзы. Ближе к полуночи работа была завершена. Он торопливо, не прочитывая, свернул листок, вложил его в конверт и, облизав клеящийся слой, запечатал. Поставил вместо обратного адреса красивый вензель личной подписи и написал адрес доставки. Каллиграфическим почерком вывел название города, улицы, номер дома и квартиры и, вздохнув, дописал почти небрежно: «Грязнову Максиму Николаевичу». Затем выбежал на улицу и опустил конверт в почтовый ящик, чтобы письмо ушло с утренней выемкой.
